Школа без искусств – неживая школа
До предела компьютеризированный ХХI век обнаружил значительное падение общего культурного уровня учащихся и поставил перед педагогами практически любой страны задачу возобновления у них тяги к чтению. Интернет в наши дни пестрит примерами вопиющей безграмотности даже, скажем, у студентов первого курса журналистского факультета Московского государственного университета. Так, например, Остапа Бендера в диктанте, проведенном с целью определения уровня их общей орфографической компетентности, они превратили в Астапа Блендера, а также выдали перлы вроде следующих: поциэнт (пациент), рыца (рыться), удастса (удастся), врочи (врачи), нез наю (не знаю), генирал, через-чюр и т.д.[1]
В этой связи представляется особенно интересным опыт ведущих педагогов минувшего столетия, сталкивавшихся с подобными проблемами на заре советской власти. Одним из таковых был Адриан Митрофанович Тóпоров (1891-1984).
В № 16 журнала «Педагогика культуры» уже публиковалась статья о нем (Е.С. Кулакова «Подвиг учителя А.М. Топорова»). Нам бы хотелось несколько расширить её рамки и представить А.М. Топорова как педагога, активно внедрявшего в свое время в учебный процесс весь спектр искусств. Всего один пример: в 20-е годы в его сельской школе (после нескольких кровавых и разрушительных революций и войн) было 50 циммермановских скрипок, а играть на них умел каждый ребенок.
Топоров был Учителем с большой буквы. Позже он напишет: «Человек, не любящий свою профессию, всякому делу обуза. Плох он и на заводе, и в поле, и в научной лаборатории, но хуже нет, коли окажется в школе. Педагог, не любящий детей, – нелепость».[2] В основе его собственной педагогической системы лежало мудрое высказывание Л.Н. Толстого из «Круга чтения»: «Чтобы поверить в добро, надо начать делать его».[3]
А.М. Топоров почти сто лет тому назад блестяще воплотил на практике отечественную культурно-педагогическую традицию с ее приоритетом воспитания перед обучением. Его философско-педагогические воззрения при этом значительно отличались от официальной доктрины формирования личности. Тем самым, он во многом предвосхитил образ «идеальной школы», нарисованный В.А. Сухомлинским в виде «Школы радости».
Государство, его идеологические органы и официальная наука относились к таким педагогам настороженно. Того же В.А. Сухомлинского не раз обвиняли в «абстрактном гуманизме», в том, что он «ввел туманное понятие, именуемое человечностью».[4] Точно так же и А.М. Топоров пережил времена жестокой критики, его мучили проверками и придирками, снимали с работы. В одной из докладных записок в 20-х годах минувшего века так говорилось о его педагогических методах: «Чтением, тоскливыми скрипичными мелодиями Чайковского и Римского-Корсакова учитель Топоров расслабляет революционную волю трудящихся…»[5]
В ответ на злобные выпады Топоров продолжал много и упорно работать, исследовал и применял связи образования с нравственным воспитанием и общечеловеческими ценностями. Использовал такие педагогические средства, как познание личности ребенка, слово, общение детей с природой, друг с другом. Он так формулировал своё учительское кредо: «Неравнодушие – нерв педагогики. Щедрость – первая черта учителя. Он без оглядки отдаёт ученикам свои способности, умение, все свое время, всю свою душу. Конечно, чего-то он и сам не знает, а всего и не может узнать. Образование учителя тоже не безгранично. Но самоотдача его не имеет границ. Так, во всяком случае, должно быть…».[6]
А краеугольным камнем собственной педагогической концепции А.М. Топоров считал воспитание творческого начала учащихся и приучение их к чтению, реализовывая эти принципы в школе коммуны «Майское утро».
В 1920 году двадцать мужиков, прихватив с собой баб и детей, ушли из села Верх-Жилино на пустырь, чтобы начать новую жизнь. Э.Н. Горюхина, «Золотое перо России – 2008», писала, что это был «величайший социальный эксперимент, в основе которого лежала культурная составляющая выдающегося педагога Адриана Митрофановича Топорова. Подумать только, в 20-х годах на Алтае строились коровники по типу датских скотных дворов. Выписывались из-за границы экономические журналы».[7]
Действительно, коммуна «Майское утро» отличалась от других общинных организаций своего времени тем, что в ней культурно-просветительская работа стояла на первом месте. Благодаря самоотверженной деятельности молодого учителя, она вошла в практику жизни крестьян и их детей, стала потребностью и зажгла в их сердцах священный огонь творчества. В красоте и культурных ценностях сам Топоров видел фундамент для развития в человеке, и особенно в ребенке, нравственных, гуманных качеств. Понимали это и коммунары «Майского утра». «Без культуры коммуне не жить, – говорили они Адриану Митрофановичу. – Нам нужна школа, нужны наука, театр, хор, оркестр, курсы, лекции. Учи и весели нас!».
«Да, – писал А.М. Топоров, – так они и говорили: „весели нас“. И это „весели“ понимали не как пустое развлекательное времяпрепровождение, а как способ бытия, как средство укрепления трудового энтузиазма, как мощное оружие борьбы за новую, настоящую жизнь».[8]
Школа получила в тяжелые послевоенные годы всё возможное: тепло, свет, книги, бумагу, карандаши, чернила, даже архидефицитные краски для рисования. Коммуна приобрела библиотеку, выписывала периодические издания для детей, оплачивала дальние экскурсии школьников, а Топорову построила большой и светлый дом.
Педагогическая деятельность А.М. Топорова в коммуне – это подвижническая работа энтузиаста народного образования, талантливого учителя-новатора. За три-четыре года его учащиеся не только усваивали учебный материал, но и свободно излагали мысли устно и письменно. Время его работы в школе не определялось расписанием. За небольшую зарплату он вел занятия сразу с шестью классами по всем предметам в две смены. Плюс внеклассная работа. Были и свои преимущества: начинать и заканчивать занятия учитель мог, когда ему и детям удобно. Строгого расписания, звонков на перемены не было. Просто, почувствовав усталость ребят, Топоров говорил: «Идите, погуляйте!» Потом бил в шибало (кусок рельса, висевший у школы) и продолжал занятия. Бывало, по какой-то причине срывались они. Скажем, учителя вызвали в район. Возвращался он под вечер и видел, что время ещё не вышло. Снова бил в шибало, и сбегались все ученики, жившие неподалёку. И не один час в школе зря не пропадал, ребята правильно и вовремя питались, спали, гуляли, играли, готовили уроки.
Обучая коммунарских детей, А.М. Топоров много раздумывал над тем, что «занятия в большинстве школ состоят из чтения, письма, бесед. Редко спектакли, еще реже пение (пение, а не рёв, каким богаты многие школы), совсем редко – музыка. Искусства в школах поставлены халтурно. Процесс обучения, обычно, страшно скучен».[9]
Он где-то вычитал, что наименьшее количество уголовных преступлений совершают люди из мира культуры, и сделал свой вывод: «Школа без искусств – мертвый дом... Конечно, не все дети одарены в равной мере, но никто не поколеблет моей уверенности в том, что все они способны воспринимать творения искусства, а в благоприятных условиях и участвовать в художественном творчестве. Убежден, что это воспитывает их не только эстетически, но и этически...
Мои ученики рисовали, лепили, вышивали, устраивали конкурсы на лучшего чтеца, писали рассказы и стихи, пели по нотам, играли на музыкальных инструментах... Вели они и большую краеведческую работу. Год за годом отправлялись в походы по району, собирали экспонаты, отражавшие природу, историю, культуру, быт сибирской деревни. Записывали сотни образцов словесного и музыкального фольклора... Рисование, живопись, лепка стали одно время повальным увлечением. В 1929 году попал в наши края скульптор С.Р. Надольский, автор знаменитого памятника „Героям 1812 года“, украсившего Кутузовский сквер в Смоленске. Мы познакомились, сдружились, я пригласил его к себе, и он несколько месяцев гостил в коммуне, учил детей скульптурному мастерству. Сознаюсь, я и сам охотно лепил в классе вместе с учениками. Это подзадоривало их. Глиняные скульптурки обжигали для прочности в русских печах. Долго они украшали и школьные классы, и дома коммунаров.
Грешный человек, я не особо жаловал частушки „про миленка“, старался воспитывать вкусы на поэтичных народных песнях, на произведениях музыкальной классики, отечественной и зарубежной. Вы, пожалуй, усомнитесь: „Как? Классика в сибирской глухой деревне полвека назад!“ Но это было, это доподлинно так... Программа детского хора и большого хора коммуны была, как вижу теперь, довольно обширная. Исполняли народные песни: „Липа вековая“, „Из-за леса темного“, „Не белы-то снеги“, „Вдоль по Питерской“, „Ноченька“... Оркестр начинал с кадрилей, полек, казачка, гопака, не миновал „Камаринской», „Барыни“, „Яблочка“, добрался до мелодичных старинных вальсов, до мазурки Венявского. Но постепенно я вводил в репертуар наших певцов и музыкантов романсы и арии Глинки, Чайковского, Бородина, Даргомыжского, Римского-Корсакова, Танеева, Мусоргского, Бетховена, Моцарта, Шумана, Массне, Гуно, Мендельсона, Беллини, Брамса... – всего мне и не вспомнить.
В „Майском утре“ на протяжении многих лет действовали два театра – взрослый и детский. Новые постановки давались каждый выходной, гастролировали мы и по клубам района. Конечно, далеки были от совершенства наши актеры, художники, костюмеры, и режиссер я был в полном смысле слова доморощенный. Но зрители всегда заполняли залы, и я видел сочувствие их, когда страдали герои на сцене, слышал взрывы хохота, когда плуты, ханжи, развратники, тунеядцы, самодуры попадали в нелепые положения и получали по заслугам. На каждом спектакле я убеждался, что наш немудрящий театр учит, воспитывает, возвышает души крестьян. И тех, кто в зале, и тех, кто на сцене. С детьми мы ставили сказки, небольшие отрывки, инсценировали рассказы. Такие, скажем, как „Бежин луг“ Тургенева, „Мальчишки“ Чехова, „Гаврош“ Гюго».[10]
Надо ли говорить, с каким восторгом воспринимались все топоровские культурные нововведения его учениками. Один из них, С.П. Титов, будущий народный учитель и литератор, писал об этом: «Лишь позднее мне стало ясно, что сам учитель, работая над нами, хотел и для себя эстетического удовлетворения. Понимая нас и понуждая к искусству, иногда сердился, ругал, неистовствовал, сетовал, словно мы были виноваты, что не могли так быстро расти, слишком долго оставались детьми, не в силах были пока составить ему духовную среду».[11]
Топоров был новатором по натуре. Ему претило всё схоластическое, мёртвое, оторванное от жизни. Он многое ненавидел в старой, царской школе, которая насаждала зубрежку, догматическое усвоение суммы разрозненных и нередко совершенно бесполезных знаний. Но и ультрареволюционные методы обучения, слепое, некритическое поклонение перед зарубежным опытом, характерное для послереволюционного времени, ему также претили. И он восставал против загибщиков от педагогики.
Особенно проявилась у Топорова склонность к педагогическим новациям в вопросе написания его учениками сочинений. Он признавался не раз, что устал читать шаблонные, суконные, безликие творения своих питомцев. И метался в поисках способов раскрепощения их языка: «Полезнейшее наставление нашел я у К.Д. Ушинского: „Основание разумной речи заключается в верном логическом мышлении, а верное логическое мышление возникает из верных и точных наблюдений“.
Углубившись в историю искусства, узнал, что все мировые классики литературы, живописи, зодчества, музыки зорко наблюдали природу, жизнь прошлого и современного мира. И как ни поразительна была фантазия гениев, они отталкивались от явлений и фактов действительности. Казалось, я нашел ключ: будь верен натуре, учись видеть, наблюдать. Это и положил в основу обучения школьников писанию сочинений...
Всем классом мы шли, например, в лес, останавливались, и я предлагал: „Посмотрите вокруг внимательно, запомните всякую малость, какую увидит глаз, услышит ухо, почувствует кожа, нос, а потом дома напишите рассказ „В лесу зимой“. Дети замолкали, сосредоточенно наблюдали. Некоторые записывали свои наблюдения в тетрадки. На месте мы тренировались в построении фраз. Сообща сравнивали и „отделывали“. Одну и ту же мысль выражали по-разному:
– В глубоком снегу видны следы заячьих ног.
– На белом пушистом снегу написано много заячьих следов.
– Строчки заячьих следов лежат на снегу.
Большинство голосов решали, чья фраза лучше. Потом я спрашивал: „Кто еще заметил что-нибудь особенное?“ Ребята говорили о большом вороньем гнезде из сучьев, прилепившемся вон на той сосне и наполненном снегом; о дороге на мельницу, вдавившейся в снег, как в перину; о том, что из деревни доносится крик петуха... И так далее, да с каждым днем больше...
Наблюдения захватили многих ребят. Натуру мы искали не только в поле и в лесу, брали бытовые темы: „Свадьба“, „Спектакль в Глушинке“, „Смычка“. Наблюдали и за людьми... Намечали самого колоритного человека из коммунаров, совместно находили его характерные черты, ловили любимые словечки, отрабатывали каждую фразу портрета. Удачное описание „натурщика“ изумляло ребят: „Как живой!“ А я подчеркивал, что всякое художественное произведение радует, если оно правдиво.
Среди детских сочинений были рассказы, сказки, дневники, письма, портреты, инсценировки, стихи. У одних авторов преобладали описания, у других – диалоги, третьи пользовались и тем и другим. Одни нагромождали художественные детали, другие ограничивались двумя-тремя меткими штрихами, третьи копировали натуру. Тут им предоставлялась полная свобода... Вырастут дети физически, вырастет и их мысль. Они навострятся видеть типичное в жизни, систематизировать наблюдения, усиливать их светом больших идей. Наконец, к достоинствам писания сочинений с натуры нужно отнести и то, что они увлекают учащихся...
О своем опыте развития мышления и речи учащихся я написал... пространную статью. Приложил к ней более 400 детских сочинений, но увидели свет, разумеется, лишь единицы из них... Год спустя в Москве вышел сборник „Свободные сочинения и детское творчество“. В него включили фрагменты из моей работы...».[12]
Приобщение коммунарских детей к искусствам, новая методика развития их речи – всё это привело педагога к мыслям об индивидуализации воспитания школьников. В одной из статей он писал: «Натуралисты говорят, что в природе нет двух экземпляров, абсолютно похожих друг на друга. Это верно и в отношении людей. Отсюда понятно и требование педагогии – сделать воспитание человека индивидуальным. Истинное воспитание таким только и может быть, так как в каждом человеке важно уследить и развить не только то, чем он похож на других людей, а и то, чем от них отличается, чтобы его исключительное дарование не пропало даром для общества».[13]
Постепенно он стал, по выражению того же С.П. Титова, «следопытом детских душ», которому «хотелось узнать: к кому природа оказалась благосклонна, кому забросила в душу излишек своих даров, какими делами зажечь ученика, чтоб затеплился в его сердце огонек интереса?».[14]
А.М. Топоров обогнал свое время, соединив обучение детей с каждодневным трудовым воспитанием. Ультрареволюционная педагогика объявляла ручной труд буржуазной принадлежностью, а он утверждал: «Считаю: ручной труд – крупное достижение педагогической мысли. Всеми мерами необходимо насаждать его в советской школе».[15] И добавлял: «Народная педагогика в основе своей справедлива, мудра. Не зря сказано, что праздность – мать всех пороков. Только в труде дети получают здоровое нравственное воспитание, растут порядочными, скромными, послушными, сильными, честными, чистыми...».[16]
В школе «Майского утра» труд был основой учебы и воспитания. Ребятам выделили особое многоотраслевое сельское хозяйство с подсобными мастерскими. В крестьянстве дети всегда росли в труде, теперь же он приобрел новый характер. По-прежнему не был игрой, не был баловством, а был жизненной необходимостью для семьи и для общества. Это приучало школьников к порядку, дисциплине, аккуратности. Вместе с тем работа лишилась батрацких черт, она не изматывала детей, стала творческой и увлекательной. Когда, к примеру, ученики садились на трактор, то это вызывало зависть сверстников и уважение взрослых. И для Топорова, и для взрослых коммунаров показалось бы чрезвычайным происшествием нарушение школьниками учебной или трудовой дисциплины. За 12 лет его работы в коммуне не было ни одного случая серьезного нарушения этой дисциплины его воспитанниками. А как гласит чешская народная пословица: «Школа без дисциплины – все равно, что мельница без воды».
Годы спустя эти мысли разовьет В.А. Сухомлинский: «Только труд во всей его многогранности, направленный на познание, освоение мира, на самовыражение, самоутверждение личности в творчестве, только насыщение свободного времени трудом, обогащающим духовную жизнь, может дать человеку счастье».[17]
Эти два человека не были лично знакомы, однако А.М. Топоров в свое время подготовил и опубликовал большую и доброжелательную статью о коллеге «Великий педагог из Павлыша».[18] Много говорил о нем в семейном и дружеском кругу. Имеется указание и на то, что В.А. Сухомлинский, в свою очередь, был неплохо осведомлен о многосторонней деятельности Топорова, о книге «Крестьяне о писателях». Сохранились несколько его писем николаевскому ученому Е.Г. Мирошниченко. В одном из них читаем: «Я хорошо помню эту книгу еще по довоенному изданию. Всё, о чём он рассказал в своей книге и что делал в своем селе, всегда казалось мне изумительным, необычным... Настоящая сельская школа всегда была очагом мысли, культуры. Подлинный педагог является искрой, зажигающей в человеческих сердцах любовь к прекрасному».[19]
Топоров и был таким «подлинным педагогом». И вполне возможно, что корни революционных идей В.А. Сухомлинского и его единомышленников уходят частично в 20-е годы, в школу алтайской коммуны «Майское утро».
Подытожить педагогическую деятельность А.М. Топорова в наиболее продуктивный период его жизни можно упоминанием о том, что его избирали делегатом 1-го Всесоюзного учительского съезда (1925), а исследователи иногда ставят рядом скромную школу коммуны «Майское утро» с Яснополянской школой Л.Н. Толстого.[20]
Несомненно, его вклад в педагогическую науку мог быть куда большим, если бы Топорову не был приклеен в свое время ярлык контрреволюционера. Его педагогическая деятельность была прервана в возрасте 46 лет. В 1937 году Топоров был осужден по несправедливому обвинению, отбывал наказание в ГУЛАГе. После реабилитации в школу не вернулся, ограничившись публицистической деятельностью. Так и не нашли своего издателя его оригинальные учебники по изучению русского языка и международного языка эсперанто, технике игры на скрипке и пр.
Нельзя сказать, что учитель А.М. Топоров всё и всегда делал образцово. Конечно же, он был сыном своего времени, случалось и сплеча рубил, был излишне самонадеян, скор на выводы. Так, однажды он написал полемическую статью, в которой доказывал, что пора бы заменить школьные учебники школьной газетой.[21] Но в главном всё же оставался убежденным просветителем, народным учителем. По словам российского литератора и общественного деятеля Н.С. Игрунова, «Топоров знал, что делал: он звал народ вверх! И в этом всем нам наука».[22] Приведем и слова публициста В.В. Глотова: «Мы можем с уверенностью сказать: в лице А.М. Топорова мы имели по существу первого советского просветителя, причем такого масштаба, превзойти который не удалось никому… Идея приобщения народа к мировой культуре была воплощена Топоровым на небольшом пространстве, но столь блистательно и глубоко, что до сих пор поражаешься тому, чего может достигнуть один человек!».[23]
Творческое наследие А.М. Топорова привлекало и привлекает внимание общественности. Разработанная им система обогатила педагогическую науку новаторскими идеями, внесла вклад в теорию и практику образования и воспитания, вызвала позитивный отклик у современников и педагогов последующего поколения: В.А. Сухомлинского, николаевских ученых Т.К. Пересунько, Е.Г. Мирошниченко, сибирячек О.М. Потапчук, И.И. Плехановой, руководителя «Международного центра гуманной педагогики» Ш.А. Амонашвили, его ближайших сподвижников из СНГ и многих других.
В Белгороде и Николаеве открыты мемориальные доски, проводятся Топоровские чтения, где в числе прочего обсуждаются его педагогическая система и опыт школьной работы. Администрация Алтайского края и Алтайская государственная академия образования имени В.М. Шукшина в 2010 году учредили Всероссийские чтения «Педагогическое наследие Степана Павловича Титова». Здесь отдается дань памяти воспитателю этого педагога А.М. Топорову. В селе Верх-Жилино Алтайского края, где он трудился, создан и активно работает школьный педагогический музей. На его базе проводятся Топоровские читки с участием представителей педагогической и культурной общественности Алтая. В школе также открыта памятная доска в его честь, бывают многочисленные гости и делегации.
Разумеется, практику педагогической работы этого учителя-новатора невозможно полностью перенести на современную почву. В письме к Топорову писатель и журналист А.А. Аграновский высказался так: «Думаю, что широкого распространения Ваш опыт не мог и не может получить. Он действительно неповторим и уникален... Сколько ни сетуй по этому поводу, сколько ни издавай приказов, сколько ни призывай распространять, тут надобен прежде всего талант... Если же формально взяться распространять Ваш опыт (или опыт Макаренко, Сухомлинского), то ничего хорошего из этого получиться не может... Без дарования, без отблеска таланта, без истинного горения выйдет еще одно мероприятие, и только».[24]
Отсюда и вывод: современному педагогу нужно просто попытаться жить, как эти великие учителя, принять меру их труда, работать, засучив рукава, не требуя за это наград, отказаться от стереотипов, искать новое, своей нравственностью соответствовать их нравственности, а главное – очень, очень любить детей. Лишь тогда можно повторить их опыт, лишь тогда заработает их методика, а школа не будет «мёртвым домом»!
[1] Частный корреспондент, 27.10.2009. http://www.chaskor.ru/p.php?id=11754
[2] Топоров А.М. Я – учитель (воспоминания). – М.: Детская литература, 1980. – С.129.
[3] Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений в 90 томах, академическое юбилейное издание, том 41. – М.: Государственное Издательство Художественной Литературы, 1957. – С. 338.
[4] Корнетов Г.Б. Всемирная история педагогики. – М.: Просвещение, 1994. – С. 125.
[5] Гусельников В.В. Счастье Адриана Топорова. – Барнаул: Алтайское книжное издательство, 1965. – С. 65.
[6] Топоров А.М. Я – учитель (воспоминания). – М.: Детская литература, 1980. – С. 129.
[7] Горюхина Э.Н. Рассвет, который потушили // Новая газета, 17.07.2008.
[8] Топоров А.М. Я – учитель (воспоминания). – М.: Детская литература, 1980. – С. 128.
[9] Топоров А. Дисциплина в массовой школе // Просвещение в Сибири, 1926. – №9. – С. 70.
[10] Топоров А.М. Я – учитель (воспоминания). – М.: Детская литература, 1980. – С. 142-143.
[11] Топоров А.М. Крестьяне о писателях. – М.: Советская Россия, 1967. – С. 45.
[12] Топоров А.М. Я – учитель (воспоминания). – М.: Детская литература, 1980. – С. 135-138.
[13] Топоров А.М. Дисциплина в массовой школе // Просвещение в Сибири, 1926. – №9. – С. 72.
[14] Топоров А.М. Крестьяне о писателях. – М.: Советская Россия, 1967. – С. 41.
[15] Топоров А.М. Я – учитель (воспоминания). – М.: Детская литература, 1980. – С. 73.
[16] Топоров А.М. Я – учитель (воспоминания). – М.: Детская литература, 1980. – С. 141.
[17] Сухомлинский В.А. Сердце отдаю детям. – Киев: Радянська школа, 1985. – С. 475.
[18] Топоров А.М. Великий педагог из Павлыша // В мире книг, 1973. – №3.
[19] Мирошниченко Е.Г. Я зачем-то съездил в Николаев. – Николаев: Аванта, 2001. – С. 135.
[20] Нуйкин А.А. Страсти по Макаренко. [Электронный ресурс.] Режим доступа: http://www.jig.ru/golden/016.html Дата обращения: 30.06.2013.
[21] Топоров А.М. Вместо учебника – школьная газета // Просвещение в Сибири, 1930. – №1. – С. 98-102.
[22] Игрунов Н.С. Неформатный Адриан Топоров, или о грозящей опасности духовной нищеты // Белгородская правда, 21.10.2008.
[23] Топоров А.М. Мозаика. – Киев: Днипро, 1985. – С. 3.
[24] Уроки Аграновского. – М.: Известия, 1986. – С. 309-310.
Метки: Рубрика: Профессия – учитель, Кущёва Т.А., Топоров И.Г., Югина С.Г.